Биография

22 мая 1881 в Бендерах близ Тирасполя в семье военного фармацевта Фёдора Михайловича Ларионова и дочери местного землевладельца Александры Федосеевны Петровской родился сын — Михаил Фёдорович Ларионов.

В 1895 семья переезжает в Москву, где будущий художник поступает сначала в гимназию К.П. Воскресенского, а затем, в 1898, в общеобразовательный класс Училища живописи, ваяния и зодчества. С 1902 по 1910 Ларионов занимается на живописном отделении у К.А. Коровина, Л.О. Пастернака, В.А. Серова. Здесь он находит друзей и единомышленников, встречает будущую жену — художницу Наталию Сергеевну Гончарову.

Летние месяцы Ларионов по-прежнему проводит в родном Тирасполе. Большая часть экспонируемых в 1900-е годы на выставках в Москве и Санкт-Петербурге произведений написана во время летних каникул

С 1906 он принимает активное участие в выставках «Мира искусства», «Союза русских художников», «Московского товарищества художников». Его работы приобретают коллекционеры И.И. Трояновский и И.А. Морозов.

С.П. Дягилев приглашает М.Ф. Ларионова в Париж для участия в организованной им выставке «Два века русской живописи и скульптуры». Увлеченный современным французским искусством художник посещает там музеи и картинные галереи. Перед возвращением на родину едет в Лондон, знакомится с творчеством У. Тернера.

В 1907 Ларионов создает первые работы в «вывесочном стиле». Источником вдохновения служат вывески, украшающие кафе и лавочки Тирасполя.

В 1908 он сотрудничает с журналом «Золотое руно», становится сотрудником художественного раздела. Экспонирует свои работы на выставках: Золотого руна» в Москве, «Венок» в Санкт-Петербурге, «Звено» в Киеве. Вместе с Гончаровой преподает в школе И.И. Машкова и А.Н. Михайловского (до 1910).

В 1910–1911 проходит военные сборы, сначала в Кремле, затем под Петербургом. Впечатления от военной службы вызывают к жизни «Солдатскую серию».

В 1910–1913 активно участвует в художественной жизни Москвы. Становится одним из учредителей объединения «Бубновый валет». Создает группу «Ослиный хвост», с которой организует одноименные выставки, а также выставку «Мишень» и «№ 4. Выставка картин: футуристы, лучисты, примитив». Выступает на диспутах, пишет статьи, выпускает «Манифест лучизма», иллюстрирует футуристические книги.

В 1914 вместе с Гончаровой, исполнявшей оформление оперы-балета «Золотой петушок», едет в Париж на премьеру. В галерее Поля Гийома проходит выставка произведений Михаила Ларионова и Наталии Гончаровой. Начавшаяся война вынуждает художников вернуться в Россию. Ларионов призван на военную службу. После контузии демобилизован.

В 1915, после лечения в госпитале, вместе с Гончаровой навсегда покидает Россию, чтобы по приглашению Дягилева присоединиться к антрепризе «Русские балеты». Начинается парижский период жизни и творчества художника.

Портрет художника

«Он был высокого роста, хорошо сложен, красиво одет и слегка чем-то похож на египетские фигуры в древних изображениях… <…> Он был блондин со светлыми серо-голубыми глазами. Взгляд его глаз, иногда прозрачных, имел свойство как будто темнеть и светлеть. Вспоминая его наружность, бывший его учитель сказал: «у него глаза были, как голубой огонь».

Фигура художника чем-то неуловимо отличалась от привычного облика тогдашних горожан, носивших яркий отпечаток своей профессии и положения в обществе. Хотя ни в чем, ни в одежде, ни в манерах, не было ничего намеренного, выделяющегося, все же казалось, что этот человек имеет особый отблеск свободы и веселья по сравнению с обычными людьми».

С. Романович. Каким его сохранила память

Бессарабия

«Мальчиком шести-семи лет. Охотничьи прогулки в степи с другом моего отца А.А. Ковалевым.

Прогулки, начинавшиеся до восхода солнца и длившиеся до самого позднего вечера.

Это главное и основное воспитание моего духа и чувства».

«Семья жила на юге в живописной местности у берегов Днестра. Города Тирасполь и Бендеры являлись теми местами, где находились расквартированные воинские части и где отец служил врачом. <…>

Юг с плодородной черноземной почвой, с мягким климатом, с садами, полными цветущих деревьев, а осеню — фруктами; разноязычное население, где встречались и смешивались почти все племена юга России, а также пришлые из-за кордона турки, греки, румыны, молдаване, цыгане, евреи, украинцы и русские — это неполный перечень населения южной окраины России. Меньше, чем в ста километрах — Одесса и Черное море. Трудно представить более благоприятную обстановку для ребенка, который выберет в будущем дорогу художника».

С. Романович. Каким его сохранила память

Тирасполь

«Здесь, на его родной почве, ожили и стали еще понятнее
его провинциальные франты и парикмахеры,
прототипы которых можно встретить на тираспольских вывесках».

«Поистине, это был бескрайний музей, раскинутый по городам, селам и деревням дореволюционной России. Вот, что говорил по этому поводу Ларионов:

«Наша улица, украшенная вывесками, разве не есть музей вывесок? И когда они уничтожатся и заменятся печатными плакатами, тогда осуществится и вторая мечта — будет уничтожен самый грандиозный музей в мире». Это сказано в ироническом смысле. <…>

Ларионовский вывесочный стиль утвердил значение этого ушедшего, потерянного искусства. В своих картинах, навеянных вывесками, он воздвиг непреходящий памятник тем безвестным гениям, творения которых его вдохновляли.

«Все было так мило и уютно в Тирасполе: кабачки, маленькие лавочки, двухэтажный трактир на площади, в котором мы обедали, с полногрудой красавицей, написанной прямо на стене <…>

Бульвар в белых акациях, с круглым небольшим зданием ресторации, разнообразное по облику население, с преобладанием южных черт, а также военные (в то время около города стоял драгунский кавалерийский полк), а главное — солнце и благодатная черноземная почва, от которой как будто шел аппетитный теплый запах, сливающийся с запахом, идущим от булочных, греческих, турецких, еврейских, с запахом пыли и не мощеных улиц».

С. Романович. Дорогой художника

«Утро, позднее утро. Наш дом, что на горе — против драгунских конюшен. Голубое небо с нежным золотом конского помета. Голубой, блестяще-голубой воздух. Хочется им дышать решительно всем организмом, и действительно дышится им всем организмом, совершенно сам в нем растворяешься. Такая радость, тепло и счастье разлито в этом утре, что большей радости и счастья не может быть. Такое чувство очарования и обаяния жизни. Это единственная самая крупная радость всей моей жизни. В небе без конца падают и поднимаются ласточки с нежным теком. Спокойствие и тишина наполнены все же какими-то звуками кристальной чистоты и ясности. Драгунский духовой оркестр разучивает какой-то бодрый марш. Каждый музыкант разучивает свою партию, обращая внимание на других. И вместе с тем все радостно и стройно и созвучно с блестящим утром. Длинные беленые стены конюшен тянутся и падают в степь, где дрожит и вибрирует над бурьянами нежный утренний воздух. Целая аллея молодых акаций, насаженная вдоль стен конюшен, тянется до степи и падает в нее, перегибаясь через невысокий вал».

М.Ф. Ларионов

Бабушкин сад

«Я родился в этом самом бабушкином доме с крыльцом с окнами, в которые любил смотреть, как в грустное зеркало, где отражался уходящий день. <…> Дом был окружен садом, главным образом, абрикосовым и последний был обсажен кустами роз и около изгороди высокими белыми акациями».

«Когда я смотрю на некоторые мои очень старые этюды из Тирасполя, эти цветы возникают с такой болью и горечью томящей грусти и радостью одновременно. <…> Я не могу прийти в себя очень долго, и вместе с тем я люблю возвращаться к этим, так волнующим меня моментам и всегда желать, чтобы моя молодая жизнь и эти чудесные утра повторились. Я бы хотел их задержать до бесконечности и остаться в них жить, только в них. Я не знаю, почему с грустью без всякого предела, необъяснимой грустью я вспоминаю окна крыльца маленького нижнего дедушкиного дома (этот почему-то назывался всеми нами бабушкиным домом). В этих окнах отражались последние цвета гаснущего вечернего неба и те же потемневшие ветки акаций и абрикосовых деревьев. Ветки покачивались от легкого дуновения вечернего ветерка, и это было также бесконечно грустно — глядеть в эти окна, провожая уходящий день. Не знаю, может быть на крыльце теперь нет окон, давным-давно нету, и мне их никогда не увидеть снова. Но они мне снятся, нечасто, но снятся».

«Какая беспредельная радость разлита была всегда в эти никогда не забываемые мной утра. Воздух наполнен запахом белой акации — деревом моего детства, самым любимым моим деревом. Так же любимым, как абрикосовое дерево. Нет другого дерева в саду, которое могло бы вызвать самые трогательные воспоминания в моей душе, чем абрикосовое. Вся моя жизнь от рождения связана с этими двумя деревьями. Самая большая любовь и все счастье, какие я себе мог вообразить, я несу к корням этих деревьев, чтобы они подняли в голубое небо. Кружевные ветки акаций и сердечки абрикосовых листьев в такое утро мне заменяют весь мир».

М.Ф. Ларионов

«По двору ходили гуси, и художник смотрел на них с пристальным, удивившим меня вниманием…»

Каждое лето до отъезда из России Ларионов ездит на юг, на побережье Днестра, в любимый бабушкин дом, где во флигеле с соломенной крышей оборудована его мастерская. После серой московской погоды он, кажется, наслаждается «пышным цветением жизни» тираспольского юга. Розовые кусты, мальвы на фоне беленой стены дома, акации, многочисленное «население» усадебного двора и улиц провинциального города.

С внимательностью натуралиста он торопливо заполняет тетради, альбомы, листки серой оберточной бумаги изображениями кур, гусей, индюков, свиней, лошадей, кошек, собак. Перебирая позднее свои ранние рисунки, Ларионов добавляет к ним поясняющие надписи — указания времени и места. Эти натурные мгновенные зарисовки станут источником серии живописных полотен с изображением животных и птиц.

Калитка

«В такое утро от 9–10 я установил наклонно снятую с петель дверь, набил на нее холст и начал рисовать кусты цветущих роз. Почти весь сад моей бабушки, громадный для города (больше двух гектаров) был окружен густыми кустами роз. Из лепестков этих роз тетя Аня варила замечательный шербет. Да… Я установил свою дверь и писал. В это время услышал хлопанье железной ручки о калитку и голос почтальона: «Паныч! Паныч! Вам письмо. Через забор около калитки свешивалась рука с письмом. Калитка от дома была на порядочном расстоянии, и длинная толстая доска вела к ней. За ночь она остыла и доска, как сейчас помню, была прохладной, когда я шел по ней моими босыми ногами. Ее еще не успело обогреть утреннее солнце. Письмо уже летело, качаясь в воздухе, и упало на сырую траву около доски, когда я подбежал к калитке. Переволновало оно меня очень — было оно от С.П. Дягилева. Дягилев приглашал меня на выставку в Париж и просил приехать в Москву, чтобы посмотреть мои работы. Хотя это было больше, чем за два месяца до того срока, как я решил возвратиться в Москву из моего милого Тирасполя, я на следующий же день решил выезжать со всеми моими живописями, покидать бабушку, сад и чудесное южное солнце».

М.Ф. Ларионов

О проекте